В 1936 году мой отец, Алексей Петрович, определился на работу в Горно-геологическое управление Главсевморпути при СНК СССР, на должность начальника Анадырской мерзлотной станции и уговорил меня поехать с ним в должности техника.

В середине июня 1936 года мы посетили главу российских мерзлотоведов М.И.Сумгина. Встреча состоялась в кабинете Комитета по вечной мерзлоте АН СССР в здании Института географии АН СССР в Старомонетном переулке в Москве. Кабинет был тесноватым, неуютным и, кажется, "не единоличным", хотя при нас там был только М.И.Сумгин. Беседа, в которой я играл роль в основном слушателя, продолжалась немногим более часа. О чем говорилось не запомнилось. Видимо, о личном опыте исследований вечной мерзлоты, задачах предстоящих работ и так далее. Помню как меня раздражало, когда "старики" пускались в воспоминания о Петербургском университете, где они учились.

Узнав, что мне второй год отказывают в приеме в Московский геолого-разведочный институт, а в этом году даже не допустили к приемным экзаменам (долго объяснять социально-национальные и прочие причины этого), Михаил Иванович сначала утешил меня, сказав, что и через два года не поздно начать учебу. Потом он увлек меня перспективами. Его слова можно резюмировать следующим образом: "Можно обойтись и без диплома о высшем образовании... Чукотка - край очень мало изученный. Там, наверняка, масса неизвестных явлений природы. Важно научиться видеть и замечать их, уметь подробно описать, постараться понять как они развиваются, найти причины, почему они развиваются так, а не иначе. Нужно научиться отстаивать свое мнение не боясь авторитетов. Так и без диплома можно стать настоящим ученым".

Перед расставанием отец спросил, нет ли возможности помочь новой литературой по мерзлотоведению. Михаил Иванович развел руками, - "ничего не осталось...", но через мгновение сказал, - "впрочем..., только извините, что она надписанная..." и протянул нам брошюру "Вечная мерзлота", издания АН СССР, Л., 1934. На книжечке (теперь она у меня) стояла надпись без указания адресата и без подписи автора: "На память о встречах, которые всегда помню К. и А.". Может быть кто-либо вспомнит, что значат буквы К. и А.?

Надо сказать, что с первых минут встречи М.И.Сумгин покорял симпатичностью, простотой и радушием, пленял увлеченностью своей наукой. Порой лицо его омрачалось каким-либо недовольством и казалось, что он глуховат. Но это тут же проходило. Я уходил с чувством большой признательности за слова Михаила Ивановича о возможности для меня стать Человеком с большой буквы.

В Анадыре в конце сентября 1936 года "первая смена" мерзлотной станции - начальник П.Ф.Швецов и техник С.Н.Карташов, дня за два передали нам дела. С Петром Филимоновичем я почти не общался. Сергей Николаевич случайно повторил напутствия М.И.Сумгина: "Главное не диплом в кармане, а хорошая голова на плечах". Он тоже, кажется, был "без диплома".

7 августа 1937 года отца арестовали и вывезли на Камчатку " для выяснения". До конца 1937 года я оставался один командовать мерзлотной станцией.

В январе 1938 года в Анадырь приехал Федор Александрович Ивановский - начальник экспедиции ГУСМП по изысканию Тихоокеанской воздушной линии, которого по совместительству назначили временно исполняющим обязанности начальника мерзлотной станции. Мы отлично сработались.

20 сентября 1938 года Ф.А.Ивановский и я выехали из Анадыря на гидрографическом судне Тихоокеанского флота. Мы шли под военно-морским флагом. Нашему судну было приказано не пересекать японские воды в проливе Лаперуза, а огибать Сахалин, поэтому удалось повидать не только Корякские берега, Камчатку и Курилы, как обычно, но и Сахалин, устье Амура и Приамурье. В те дни шли бои с Японской армией, атаковавшей наши сопки у озера Хасан.

На пароходе оказались П.А.Шумский, возвращавшийся с острова Генриетты и С.П.Качурин, побывавший на острове Врангеля. Мы перезнакомились. Петр Александрович, невозмутимый сдержанный красавец-богатырь, вызывал больше симпатий, чем Сергей Петрович, несколько суетливый, с оживленной мимикой. Но мерзлотоведение казалось привлекательней, чем гляциология. Узнав, что я везу чемодан с фактическими материалами за 1936-1938 годы, С.П.Качурин сказал, чтобы я обязательно зашел в Комитет по вечной мерзлоте АН СССР.

В октябре 1938 года я приехал в Москву и как-то сразу, вместе с приятелями, определился в резерв Главсевморпути (нечто вроде отпуска почти без содержания). В Горно-геологическом управлении ГУСМП отсутствовал В.М.Пономарев, принимавший нас в 1936 году, и оставивший несколько сумрачное впечатление. Меня принял А.И.Ефимов, воспринятый сразу как "свой человек".

Оказалось, что мерзлотные станции из системы Главсевморпути передавались в Комитет по вечной мерзлоте АН СССР со всем имуществом, финансированием и персоналом. Так я стал вроде-бы нештатным сотрудником КОВМ, работал в Комитете в Большом Черкасском переулке, а деньги получал из фонда ГУСМП.

Была создана бригада по составлению отчета Анадырской мерзлотной станции за 1936-1938 годы. В ней работали от Главсевморпути А.И.Ефимов и Ф.А.Ивановский, от КОВМа П.Ф.Швецов и я. Мною выполнялись все технические работы. Работали сдельно. Координировал и вел все расчеты А.И.Ефимов. Однажды случился такой инцидент. Я сдавал написанный мною раздел текста. Адриан Иванович назначил цену. Мне показалось мало. Я сказал: "Швецову платят значительно больше". Адриан Иванович молча начал краснеть и совсем побагровел. Мне, вдруг, стало очень стыдно. С тех пор я никогда не просил прибавлять мне зарплату.

Я нахально, по своей инициативе, стал писать некоторые разделы для отчета. Рецензировать один из них назначили С.П.Качурина. Мой первый рецензент был весьма благожелателен, но одно его замечание очень обидело меня. Я описал начало протаивания пятен-медальонов еще при морозах, под тонким слоем обледенелого снега (известный позже - парниковый эффект). Сбоку, на полях рукописи Сергей Петрович написал: "Интересно! Если это правда". Сомнение в правдивости возмутило меня.

Говорят, что М.И.Сумгин просматривал эти рукописи. Я описал, что зондировки в октябре показывают глубину протаивания меньшую, чем ранее в тех же точках и сделал вывод, что промерзание идет одновременно сверху и снизу. Михаил Иванович в те годы не верил в возможность промерзания деятельного слоя снизу: "нулевая завеса" должна была двигаться только вниз. Мне говорили, что зондировки-то все же в других точках...

Уже в 1939 году произошел следующий эпизод. Научные сотрудники Института мерзлотоведения им. В.А.Обручева А.Т.Морозов и А.С.Подольский, сидя за письменным столом спиной друг к другу, в пол-оборота, бурно спорили. Один был "за", другой "против" возможности промерзания деятельного слоя снизу. Спор закончился перепалкой: "Вы школьную физику плохо знаете...", "а вы в ней вообще ничего не понимаете".

В первых числах февраля 1939 года меня отправили в "обслугу" VI Всесоюзной конференции по мерзлотоведению. Странно подумать, что мне довелось видеть почти все старшее поколение советских мерзлотоведов, не только сотрудников КОВМа. Не помню точно, на этой конференции или еще на заседаниях в КОВМ, мне встречался Сергей Григорьевич Пархоменко - автор названия науки "мерзлотоведение". Пришлось наблюдать словесные "стычки" С.Г.Пархоменко и М.И.Сумгина довольно резкие, которые ухудшали имидж (образ) и того, и другого.

Однажды я по болезни не явился на работу. За прогул полагалось увольнение. В кабинете начальства разбирали, - что со мной делать? Пришел М.И.Сумгин. Доложили. Михаил Иванович сказал: "Погодите..., ведь он дежурил по вечерам на конференции..., оформите отгулом".

В это время было несколько бесед с М.И.Сумгиным. Первая - при начале работы в КОВМ. Михаил Иванович участливо спрашивал о судьбе отца, о положении в семье (отец все еще сидел под следствием на Камчатке). Затем меня два раза отправляли к М.И.Сумгину обосновывать командировки в Ленинград, да еще мне поручали корректуру статьи М.И.Сумгина о булгунняхах в "Природе". Можно гордиться тем, что М.И.Сумгин "дал добро" на опубликование моих рукописей из анадырского отчета. Они печатались в первых томах "Трудов Института мерзлотоведения", но тираж сгорел во Львове в начале Отечественной войны.

Весной 1939 года Л.А.Братцев по заданию военного ведомства составлял карту ледниковых образований на территории Финляндии. Я наносил на карту моренные гряды, друмлины и пр. Летом 1939 года я оказался свободен от работы в КОВМ и определился с друзьями в экспедицию Геологического института АН СССР на Кавказ. Когда мы вернулись в Москву, я помогал некоторое время в оформлении кавказского отчета.

В октябре 1939 года я явился на Большой Черкасский, был принят на работу и включен в штат только что созданного Института мерзлотоведения имени В.А.Обручева АН СССР. Весьма ярким впечатлением наступившей зимы были еженедельные вечерние заседания Ученого совета, которыми руководил М.И.Сумгин. На них выступали с докладами деятели разных ведомств из разных регионов области вечной мерзлоты. Заседания отличались сочетанием нелицеприятной критики, порой острой, и какой-то уютностью, с чаепитием, угощением бутербродами и печеньем. Позже узналось, что часть расходов оплачивал М.И.Сумгин лично.

Весной 1940 года я начал работать с П.И.Мельниковым. Получил тома выписок с описанием наледей, составленных А.М.Чекотилло и засел наносить наледи на геологическую карту. В мае Павел Иванович пригласил меня ехать с ним в Якутскую экспедицию, я согласился. Еще не думалось, что жизнь на много лет привяжет нас к Якутии.

Наиболее эффектным результатом первых лет работы в Якутии стало открытие подмерзлотных вод в г.Якутске, пригодных для водоснабжения. Комитет по вечной мерзлоте на заседаниях в 1937-1938 годах рекомендовал поиск таких вод в Якутске. Н.И.Толстихин и В.М.Максимов в 1939 году, работая в Якутской экспедиции АН СССР, обосновали возможность добыть в г.Якутске подмерзлотную воду. Якутский геолого-разведочный трест в январе 1940 года начал бурение разведочной скважины в местности Сергелях (теперь территория Института мерзлотоведения).

Вследствие аварий и перерывов бурение затянулось. В ноябре 1940 года стало ясно - подмерзлотная вода в скважине есть. В предварительном опробовании участвовал А.И.Ефимов. Работы на скважине продолжались. Летом 1941 года было установлено, что скважина вскрыла пресные подмерзлотные воды с достаточным дебитом, пригодные для водоснабжения г.Якутска. Правительством было решено бурить здесь на воду разведочно-эксплуатационную скважину. П.И.Мельников "дал добро" на место бурения, предложенное Якутским горкомхозом по технико-экономическим соображениям. Бурение началось 7 декабря 1943 года.

Сложилось странное положение. Заказчиком выступал Горкомхоз, выполнял работу Якутгеологотрест, идейно ответственны были мерзлотоведы. П.И.Мельников в сентябре 1943 года был отозван из Якутска. А.И.Ефимов в те годы работал в Забайкалье. Я оказался единственным немного знакомым (по техникуму) с гидрогеологией и был призван наблюдать за бурением. Диву даешься разнообразию возникающих вопросов, от отбора керна, каротажа, до конструкции скважины и режима опытных откачек. Появились сомнения в водообильности скважины и стали поступать запросы от В.А.Обручева и от Н.И.Толстихина. Я отсылал письма-отчеты о положении дел на скважине.

Я сконструировал термо-бомбу, провел серию измерений температуры в скважине и предложил способ приближенного определения мощности вечной мерзлоты по изменению термограммы в процессе восстановления естественной температуры в скважине. Позже В.А.Кудрявцев, после некоторых сомнений, обосновал этот способ теоретически. Для сохранения воды в скважине в жидком состоянии я предложил "щадящий" способ засолки - не засыпать в скважину тонны соли, как предлагали геологи, а вливать понемногу рассол, поддерживая нужную концентрацию в зоне наиболее низкой температуры воды.

Все буровые работы и опробование скважины геологи закончили 22 марта 1944 года и дали заключение, что скважина практически безводна. Встал вопрос - что делать со скважиной? Состоялось бурное совещание при участии представителей Обкома, Горкома ВКП(б), правительства ЯАССР, Горисполкома, Горкомхоза, группы геологов. От ЯНИМС были А.С.Подольский (исполняющий обязанности начальника) и я. Геологи требовали ликвидации скважины. Раздавались голоса, что виноват П.И.Мельников, он выбрал место бурения. В те годы это могло повлечь многие беды. А.С.Подольский доказывал, что место выбирали коллегиально. Спорить с геологами, убеждать, что необходимы новые опробования скважины, довелось мне. Споры решил Председатель Госплана ЯАССР, который вел совещание, продемонстрировав "государственный подход". Он сказал: "Мы угробили на скважину миллион. Если угробим еще сто тысяч, - отвечать будем одинаково. Если за сотню тысяч получим воду, - все скажут спасибо. Начнем новое опробование".

В начале лета 1944 года в Якутск приехали А.И.Ефимов и П.И.Мельников. Адриан Иванович вплотную занялся опробованием скважины и опытными откачками. Было доказано, что скважина может снабжать город водой. Осенью 1944 года А.И.Ефимов, П.И.Мельников и я составили отчет "Подмерзлотные воды г.Якутска". Отчет получил премию Отделения геолого-географических наук АН СССР. В.А.Обручев распорядился включить отчет в предполагавшееся издание "Труды совещания 1941г. по производительным силам Якутской АССР" (оно не было осуществлено). Те же три автора написали статью об Якутском артезианском бассейне подмерзлотных вод для журнала "Известия АН СССР, серия геологическая". Редакции для каких-то документов потребовались подписи трех авторов. А.И.Ефимов был в Москве, П.И.Мельников и я в Якутске. Ждать наши подписи значило задержать публикацию на год-два. Лучше было "снять авторов". Мы согласились. Статью опубликовали за подписью А.И.Ефимова. Гонорар за статью Адриан Иванович разделил на троих.

В конце 1944 года началась подготовка к эксплуатации скважины. П.И.Мельников был загружен консультациями по проектированию и строительству насосной станции и водопроводных сетей. А.И.Ефимов наблюдал за опытной эксплуатацией. В декабре 1946 года вода пошла в город. Государственная премия за открытие месторождения полезного ископаемого полагалась после начала его эксплуатации. В марте 1949 года Совет Министров СССР вынес решение о премии. В.А.Обручев распределил премию за открытие подмерзлотных вод в Якутске следующим образом: П.И.Мельников получал 9 000, А.И.Ефимов - 9 000, Н.И.Толстихин - 5 000, П.А.Соловьев - 4 000 и В.М.Максимов - 3 000 рублей. Смущало, что несколько обделили В.М.Максимова. Однако он при встречах обид не высказывал.

Терминологические бури. Со многими терминологическими трудностями я впервые столкнулся на Анадыре в 1936-1938 годах. В некоторых местах встречались засоленные водоносные грунты, имеющие всегда отрицательную температуру, но не мерзлые, мягкие на ощупь. Не мерзлые - значит талики? Но, по определению, талики имеют положительную температуру. Можно ли не мерзлые, но с отрицательной температурой, суглинки назвать таликами? В 1942 году я написал несколько страничек "для печати" где, попутно раскритиковал термин "псевдо-остров талика", предложил назвать засоленные морозные грунты "псевдо-таликом". В 1943 году эту статейку я передал В.Ф.Тумелю, приезжавшему в Якутск. Вацлав Феликсович, расхвалив литературные достоинства статейки (стройность плана, четкость и краткость изложения) заявил, что он против "смешения языков - французского с нижнегородским" и сделает все, чтобы редакция не пропустила эту статейку в печать. Так и случилось.

Склонность к терминологическим дискуссиям среди мерзлотоведов была заложена М.И.Сумгиным в его первой монографии, издания 1927 года. В результате сложилась весьма запутанная терминология. Было много терминов-синонимов, было и множество толкований одинаковых слов. Читая литературу, надо было знать кто, что и как называет, и как понимает. Все были согласны, что надо что-то с этим делать.

В 1950 году Институт мерзлотоведения имени В.А.Обручева создал терминологическую комиссию, которую возглавил П.И.Колосков, бывший ее председателем до 1953 года включительно. С 1954 года председателем комиссии стал П.Ф.Швецов. П.И.Колосков вел работы академическими темпами, очень медленно. П.Ф.Швецов форсировал события. Работы терминологической комиссии начались по сути дела как коллективная работа с привлечением широкого круга сотрудников. Все желающие могли присылать свои предложения и соображения.

Во второй половине 1951 или в начале 1952 года начались оживленные терминологические обсуждения. В Якутск от терминологической комиссии поступил словник (список терминов), а затем и предлагаемые определения терминов. При встречах мерзлотоведов в Москве или в Якутске возникали по этому поводу обмены мнениями и споры в частных беседах. В этих спорах и дискуссиях часто высмеивались ненравившиеся термины и предлагаемые их определения. Так в 1952 году, приезжавший в Якутск, А.Н.Толстов шутил: "считаю, плохо говорить "вечномерзлые грунты", а надо говорить "многолетнемерзлые горные породы"; тогда уж талики стоит называть "много лет не мерзлые породы".

Помнится эпизод, произошедший в 1953-1954 годах. Пришел документ, где П.Ф.Швецов предлагал новый термин "максимально возможное протаивание (или промерзание) грунтов"; в действительности речь шла о невозможной величине, поскольку она превышает мощность слоя, способного промерзать или оттаивать. Я послал в терминологическую комиссию предложение назвать это явление "потенциальным промерзанием или оттаиванием". Не знаю, какую роль сыграло мое замечание, но в литературе прижился термин "потенциальное промерзание (оттаивание)".

Страсти спорящих постепенно накалялись. Немало способствовало этому то, что П.Ф.Швецов как директор Института мерзлотоведения имени В.А.Обручева пытался внедрить "новую терминологию" (геокриологическую) силовыми методами. Появились распоряжения-приказы по институту на основе решений Ученого Совета применять новую терминологию в отчетах и публикациях. Академическая вольница не соглашалась с такими принудительными мерами. В какой-то мере уход из института В.А.Кудрявцева, а затем А.И.Попова связан с трениями, возникшими на этой почве.

Приведу маленький эпизод, иллюстрирующий переход споров о терминологии в личные отношения. В 1955 году я привез в Москву рукопись своей книги "Криолитозона северной части Лено-Амгинского междуречья". История создания этой книги также драматична, но это другая тема. Первая редакция книги была написана в марте-апреле 1951 года, еще на основе фирновой гипотезы, вторая - в конце 1952 года, уже с повторно-жильными льдами, но в старых терминах. Ее сразу наметили к опубликованию, но П.Ф.Швецов требовал все новых и новых рецензий, а затем потребовал пользоваться только новой терминологией. Чтобы уменьшить трудности продвижения рукописи в печать, я заново переписал всю книгу, используя новую терминологию. И вот Москва. Где-то в коридоре встречается А.И.Попов. Вместо "здравствуйте" он набрасывается: "Петр Алексеевич! Как Вы могли! криолитозона... и прочее... испакостили хорошую книгу... Вас невозможно уважать..." И года два-три после этого Александр Осипович (так мы его называли) со мной не разговаривал.

Надо сказать, что я относился в те годы (1951-1955 гг.) к новой терминологии без принципиальных возражений. Многое в предложениях П.Ф.Швецова мне нравилось, хотя кое-что я и не принимал, и оспаривал. Бурные дискуссии завершились на VII Всесоюзном совещании по мерзлотоведению, которое состоялось 19-26 марта 1956 года в Москве. В нем впервые после 1939 года собрались все или почти все "старые мерзлотоведы". Было отмечено, что "иных уже нет". Некоторые за прошедшие почти 17 лет стали неузнаваемыми. Так, Л.А.Братцев на недоуменные взгляды отвечал сразу: "Это действительно Я".

В отношении терминологических вопросов решения VII Совещания по мерзлотоведению были своего рода компромиссными. Попытки создать "новую науку - геокриологию", заменяющую мерзлотоведение были отвергнуты. "Геокриология" и "Мерзлотоведение" признаны синонимами, отсюда пошли заголовки "Геокриология (мерзлотоведение)". Система "новой терминологии" и старых терминов признавались равноправными, то есть допускалось применять ту или иную по воле автора. Так начался новый этап формирования мерзлотной (геокриологической) терминологии в современной науке.

Первая страница

(c) 2001